“Когда жалела я Бориса…”
Борису Мессереру
Когда жалела я Бориса,
а он меня в больницу вез,
стихотворение “Больница”
в глазах стояло вместо слез.
И думалось: уж коль поэта
мы сами отпустили в смерть
и как-то вытерпели это,-
все остальное можно снесть.
И от минуты многотрудной
как бы рассудок ни устал,-
ему одной достанет чудной
строки про перстень и футляр.
Так ею любовалась память,
как будто это мой алмаз,
готовый в черный бархат прянуть,
с меня востребуют сейчас.
Не тут-то было! Лишь от улиц
меня отъединил забор,
жизнь удивленная очнулась,
воззрилась на больничный двор.
Двор ей понравился. Не меньше
ей нравились кровать, и суп,
столь вкусный, и больных насмешки
над тем, как бледен он и скуп.
Опробовав свою сохранность,
жизнь стала складывать слова
о том, что во дворе – о радость!-
два возлежат чугунных льва.
Львы одичавшие – привыкли,
что кто-то к ним щекою льнет.
Податливые их загривки
клялись в ответном чувстве львов.
За все черты, чуть-чуть иные,
чем принято, за не вполне
разумный вид – врачи, больные –
все были ласковы ко мне.
Профессор, коей все боялись,
войдет со свитой, скажет: “Ну-с,
как ваши львы?” – и все смеялись,
что я боюсь и не смеюсь.
Все люди мне казались правы,
я вникла в судьбы, в имена,
и стук ужасной их забавы
в саду – не раздражал меня.
Я видела упадок плоти
и грубо поврежденный дух,
но помышляла о субботе,
когда родные к ним придут.
Пакеты с вредоносно-сильной
едой, объятья на скамье –
весь этот праздник некрасивый
был близок и понятен мне.
Как будто ничего вселенной
не обещала, не должна –
в алмазик бытия бесценный
вцепилась жадная душа.
Все ярче над небесным краем
двух зорь единый пламень рос.
– Неужто все еще играет
со львами?- слышался вопрос.
Как напоследок жизнь играла,
смотрел суровый окуляр.
Но это не опровергало
строки про перстень и футляр.
Июнь 1984, Ленинград